понедельник, 26 сентября 2011
Ивэн, Белла, на слово «камин»
читать дальшеВоины не имеют права грустить, скучать и печалиться. Им некогда. Нельзя расходовать себя на эмоции. А она – прежде всего воин, боец, а не женщина. Ну... будущий воин.
Но сейчас эмоций столько, что деваться некуда: и это не ярость, не злость, это боль и тоска. У нее больше нет сестры. И Ивэн – единственный, кто понимает.
– Ты знаешь, она всегда была такой тихой... – и Ивэн кивает: да, знаю, я ведь ее с детства помню, как и ты.
– Ты знаешь, мелкая из-за нее теперь все время плачет... – и Ивэн кивает: да, знаю, Цисси всегда ее любила.
– Ты знаешь, тетушка так взбесилась, что выжгла ее с гобелена... – и Ивэн кивает: да, знаю, я был у них дома и видел.
Они разговаривают вот так, через камин, каждый вечер. Обидно за собственную скорую свадьбу – все будут обсуждать не их с Рудольфом, а непутевую Андромеду, перешептываться по углам и смолкать. Обидно за мелкую – в школе ей проходу не дадут, а заступиться некому, они все давно закончили учиться. Обидно за маму, которая пьет зелья литрами, охает и рыдает в объятиях кузин и подруг. Обидно за папу, который терпит мамины концерты.
А обиднее всего – за разрушенную связь, за то, что у сестренки хватило смелости сделать выбор и пойти своим путем, но путь этот глубоко неверный. Луна перед Шляпой
читать дальшеДжинни была в принципе ничего, с ней можно было разговаривать. По крайней мере, она согласилась, что в озере живут гигантский кальмар, морской народ и камышовые шуршики. Даже собралась помочь, когда Луна решила поймать одного, – у них бы даже получилось, если бы Хагрид не велел им прекратить зачерпывать воду и выливать ее в лодку. В охоте на камышовых шуршиков Хагрид ничего не понимал.
Поэтому на вопрос Джинни о том, придумала ли Луна, куда она хочет, можно было и ответить.
– Нет. Мне неинтересно такое придумывать. Но я зато точно знаю, куда не попаду.
– Почему это? – заинтересовалась Джинни. – И как ты знаешь?
– Вижу и знаю.
Другие первокурсники насторожились и подошли поближе. Наверное, они боялись Шляпу и распределения. Или не понимали, что все зависит только от них.
– Расскажи, – попросила круглолицая пухленькая девочка.
– Так ведь все просто. Представьте, куда вам не хочется, вот и все. И останется ваш факультет.
– А если я вообще не хочу учиться?
– Так не бывает. Ты хочешь, просто не знаешь, как ты хочешь. Или у тебя мозгошмыги.
– Нет у меня никаких мозгошмыгов! – завопила девочка и полезла драться.
Луна отстраненно подумала, что девочка с мозгошмыгами попадет или в Хаффлпафф, или в Гриффиндор, потому что определенно не умеет рассуждать и думать. Потом она подумала, что Джинни точно попадет в Гриффиндор, потому что секунду спустя она уже висела на девочке, не давая ей и дернуться – а может, просто привыкла так себя вести, потому что у нее куча старших братьев.
Нет, распределяться не страшно. Страшно, когда люди не понимают, что если они чего-то не видят, это не значит, что это что-то не существует
Хорошо бы на ее будущем Рэйвенкло таких оказалось поменьше. «Оставьте меня одного», Сириус
читать дальшеСемья – это ведь что такое? Это все время с тобой. Это все время в сердце. Ты можешь их ненавидеть, злиться, называть мать выжившей из ума старухой, брата – шкетом безмозглым, кузин – безголовыми тупицами, а их мужей – редкостными болванами (ну раз женились на кузинах). Ты можешь не выносить одного их вида.
Но когда мать от тебя отрекается, когда кавалер младшей кузины начинает демонстративно опекать Сопливуса, когда хочешь сказать «дом» – и не можешь, потому что места-то такого у тебя нет, – становится вдруг пусто и холодно.
И вот посреди развеселой общей сходки вдруг приходит письмо – и даже не сразу узнаешь почерк отца, – читаешь, читаешь, не можешь поверить в то, что там написано, что шкета безмозглого больше нет, и это насовсем. И от бесконечного «Сириус, ты чего?», «Мягколап, что случилось?», «Ты сегодня будто не в себе, все в порядке?» хочется завыть, оттолкнуть непрошеных жалельщиков и сбежать. Они не понимают. Они не могут понять – ни Джейми, ни Рем, ни тем более Лили. Ты им – «Ребят, оставьте меня одного!» – а они обижаются.
И никак им не объяснишь, что безмозглый шкет – это половинка тебя, твоя кровь, твоя семья, потому что они – не Блэки.Гермиона/Невилл
читать дальше
Невилл приходит раз в месяц, продлять страховку. У него частный питомник каких-то там декоративных культур, он пытается вывести разумный кустик и ужасно гордится своими достижениями. Вечно таскает ей в отдел горшочки с жуткого вида зеленью. Зелень чахнет и сохнет, потому что ее забывают поливать, и приходится врать, что кто-то забрал ее домой.
Дома бы зелень не выжила. Там, где ругаются, цветы не растут, а с Роном ни один вечер не проходит спокойно. Когда дети в школе, то есть большую часть года, он пьет пиво или что покрепче чуть не каждый вечер, врет, что задержится у Джорджа, а потом забывает, о чем врал. Он возвращается в первом часу ночи, и они спорят, спорят, спорят... Гермиона выходила замуж за юношу, который умел найти в себе силы вернуться, преодолеть зависть и надуманную обиду, а стала женой оболтуса, которого выгнали из аврората и который вынужден работать на старшего брата в магазине волшебных шуток.
У Невилла прекрасная семья. Ханна очень любит его и маленькую Джессику, поддерживает его затеи с питомником и кустиками, внимательно слушает... Он тоже ее любит. Только рассказывает о своей семье без блеска в глазах. Раз в месяц Невилл дожидается Гермиону после работы и ведет в ресторан. Рону ни разу не пришло в голову, что выход в свет можно совершать не только по праздникам. Рону ни разу не пришло в голову, что с женой можно разговаривать не как с жилеткой для соплей и не фразами из книжки «Сто двадцать способов очаровать ведьму». Рону ни разу не пришло в голову подарить жутко непрактичные, неполезные цветы, которые потом никак не пристроишь в хозяйстве. Рону даже не пришло в голову спросить, кто их дарит.
И пока Рону все равно, Гермиона раз за разом принимает приглашение Невилла.
Может быть, надеется она, хотя бы в этот раз он решится на поцелуй.Ивэн Розье, «Завтра будет новый день»
читать дальше– Ив, ну хватит тебе. Он ведь не сказал, что ты не подходишь. Просто – что тебе всего пятнадцать. Погоди, мы сдадим СОВ, и ты попробуешь еще, у тебя уже будет аттестат.
Ивэн отвернулся. Руди вообще-то все правильно говорил, но все равно было очень и очень невесело.
Два месяца назад он через отца передал письмо. Прямо Ему, Лорду. Они с Руди поговорили и решили, что энтузиазм Лорду понравится, что бойцы ему нужны, а талант у Ивэна есть. Надо только показать. Отец прислал пространное письмо, что послание Ивэна он, конечно, передал, но Ивэн пусть вспомнит, что голова нужна не только для того, чтоб в нее есть, а еще неплохо бы иногда ею думать, что за действия Лорда он не отвечает, извиняться пусть Ивэн будет сам, что это не «нешаблонное мышление, желательное для вступающих в ряды боевиков», а редкостная тупость, и что пороли Ивэна в детстве мало. А позавчера пришел ответ Лорда. Ивэну предлагали аппарировать к лондонскому дому Блэков, чтобы побеседовать.
Удрать из Хогсмида труда не представляло. Там все время кто-то применял чары, так что лишнюю аппарацию заметить не могли. Ивэн отошел на окраину деревни, убедился, что за ним не наблюдают, и, отчаянно нервничая, отправился по указанному адресу.
Как он только что признался Руди, дальше последовали два часа позора. Нет-нет, Лорд был любезен и снисходителен. Он разговаривал очень вежливо, выслушал Ивэна очень внимательно, покивал на его горячие заверения в верности и преданности. А потом взял и спросил об оценках, о том, почему это старший мистер Розье регулярно выходит из себя, когда из школы приходит очередное оповещение о недопустимом поведении сына, и о том, как именно Ивэн намерен сдавать СОВ, если судя по оповещениям он занят исключительно взрывом туалетов, вылазками в Запретный Лес и противоречиями с гриффиндорцами.
Это было тем обиднее, что Ивэн специально пытался разработать взрывчатые зелья – ну и надо же было где-то с ними экспериментировать! А гриффиндорцы нарывались сами – ну и надо же было на ком-то тренировать заклинания! И получалось неплохо.
Он аппарировал обратно в Хогсмид, заказал огневиски, поругался с барменом, который утверждал, что несовершеннолетнему не продаст, в конце концов попросил купить бутылку какого-то взрослого волшебника и вернулся в Хогвартс.
Конечно же, Руди отобрал то, что в бутылке осталось, и заставил все дословно рассказать. Конечно же, нашел и вытащил на свет все сделанные Ивэном ошибки. Где, спрашивается, раньше был со своими советами?.. Конечно же, он был прав, вот только слушать чтение морали не хотелось страшно.
– Слушай, я спать пойду, ладно? Устал, сил нет.
– Нет, Ив, подожди. Я же вижу, что ты расстроен. Скажи честно, ты что, не мог подождать? Что ты вообще хотел – чтоб тебя сию секунду приняли? Мы ведь правда еще оба не взрослые, нас не будут воспринимать всерьез. Так что успокойся, пожалуйста, и подумай: давай закончим этот курс, а потом еще раз, вдвоем попробуем. Ладно?
– Ладно, ладно. Я пойду.
В спальне, к счастью, никого не было. Ивэн забрался на кровать, задернул полог и задумался.
Что же он все-таки сделал не так? Почему его выслушали и выставили?
Может, Лорду не понравилось, что он действовал через отца? Может, нужно что-то еще? Может, нужно было что-то придумать самому?
...Нешаблонное мышление. Да. Выход.
Испытания взрывчатых зелий проводились в девчоночьем туалете, который вечно не работал. Туда никто не совался, и Ивэн быстро понял, почему: там обитало занудное и болтливое привидение девицы по имени Миртл. Она не мешала, просто выныривала из унитаза и начинала комментировать все действия, иногда подсказывала что-то – видно, в ее памяти сохранились знания из живой жизни. К Ивэну она относилась неплохо...
Если удастся уговорить ее передать очередную просьбу о встрече – это должно произвести впечатление. Привидения могут покинуть место обитания, если захотят. Конечно, Лорд с ее смертью никак не связан, так что это будет сложно – но зато до Ивэна вряд ли кто-то додумался так сделать.
Что ж, даже если не сработает – попробовать стоит. Завтра будет новый день. Завтра он покажет, на что способен.Вальпургиевы ночи, ГП, РУ, ГГ, НЛ
читать дальшеМагглы верят в Вальпургиеву ночь.
Магглы думают, что в эту ночь на землю спускаются ведьмы и танцуют в лунном свете. Магглы думают, что нужно жечь костры... или это о каком-то другом празднике? Гарри пытается вспомнить, но не может.
Вальпургиева ночь – это ночь кошмаров. Когда встаешь и уходишь ночевать в гостиную, чтоб не потревожить Джинни. Когда за окном скрипит ветка клена, и ты знаешь: это не ветер. Когда на стене пляшут тени, а твоей собственной тени – нет.
Гарри живет так год, другой, третий. Потом, в случайном разговоре, когда в ход пошла третья бутылка старого огденского, узнает, что у Рона и Гермионы – то же самое. Тени за окном и голоса с той стороны.
В лунном свете танцуют не ведьмы. В лунном свете танцует смерть, которая никогда не придет.
Четвертую Вальпургиеву ночь они встречают вместе. Весь мир празднует годовщину падения Того-Чье-Имя... Вольдеморта, а они тянут руки к доброму маггловскому костру, разожженному Гермионой от доброй маггловской спички, теснее сдвигают круг, и тени отшатываются назад. У теней нет имени и облика, а костер взлетает к небу веселыми рыжими волнами, куда живее и жарче того света, что дает Люмос.
Полная луна висит низко, над холмами. Окна Оттери-Сент-Кэчпоул по ту сторону речки сияют золотистыми прямоугольниками. Что празднуют магглы?
В лунном свете туман кажется молочно-серебристым и призрачно светится, как дымка патронуса. Туман сползается, сырой, скользкий, забирается под воротник и свивает гнездо в мгновенно промокшей одежде.
«Того света нет».
Рон и Гермиона вздрагивают. Они тоже слышат шепот в тумане. Того света нет. Поезд дальше не идет, просьба освободить... откуда в голове этот поезд и перрон?
Гарри слышит отчаянный младенческий плач, и туман тает, тает, оседает клочьями на траве. Костер чуть шипит от попадающей на него влаги, но не гаснет, только плюется искрами.
Они молча аппарируют по домам. Джинни хмурится и ставит на плиту кофейную турку. Ей нельзя кофе и играть в квиддич, но ее это не интересует.
– От тебя пахнет кладбищем, – вдруг говорит она. – Ложись спать, где ты всю ночь ходил?
Гарри ложится на скользкий кожаный диван в гостиной. Ему снится ало-черный паровоз, клубы дыма и пустой перрон.
Пятая Вальпургиева ночь приходится на прием в Министерстве. Не сбежать и не уйти.
Руки, руки, протянутые для рукопожатий и поцелуев, тысячи свечей в люстрах и подсвечниках, улыбки и режущие голоса. Они натянуты как струны, фальшивящие, болезненно-тонкие, они заглушают музыку и сводят с ума. Гарри отталкивает очередную руку и выбегает из зала в темный гулкий коридор.
На полу, скорчившись, сидит Невилл.
– Того света нет, – шепчет он, поднимая голову. В его глазах отражается молочно-белая, холодная, немая пустота.
Рон и Гермиона догоняют их возле каминов.
– Хогвартс, – командует Невилл, шагая в зеленое пламя. Его голос почти совсем не дрожит.
– Хогвартс, – эхом повторяют Гарри, Рон и Гермиона.
Никто из них не хочет ночевать дома. Никто не хочет привести с собой туман.
Вчетвером они выходят из личных покоев профессора гербологии и бредут вокруг озера, как в детстве. Над озером стелется туман, озаренный полной луной, но в тумане никого нет.
А на том берегу встает из тумана гробница из белого мрамора.
Они сидят возле гробницы, пока перед самым рассветом туман не начинает сгущаться. Невилл зажигает волшебный огонь, но он бессильно шипит и гаснет. Надо возвращаться, но в тумане дороги не найти, можно забрести прямо в озеро.
Солнце всходит, и туман рассеивается на глазах. Их четверо, и там, где они стояли и сидели, на седой от росы траве видны темные следы.
Еще одна цепочка пришла из Леса, свилась в кольцо вокруг гробницы, будто вокруг невидимого барьера, и вернулась в Лес.
«Того света нет» – приносит ветер эхо.
Они кладут на могилу розы из теплиц, много роз. Гарри кажется, что Дамблдор больше обрадовался бы простым полевым цветам, но почему-то молчит, а кроме роз в хогвартских теплицах ничего из цветов нет.
– Ее будут звать Роза, – вдруг говорит Гермиона. Гарри, Рон и Невилл смотрят на нее с недоумением, а потом хохочут. Рон сгребает Гермиону в охапку и целует отчаянно-нежно.
В шестую ночь Гарри мирно засыпает в своей постели. Джинни ночует в детской – новорожденный Ал, Альбус Северус, занимает все ее внимание. Гарри немного ревнует, но не обижается, глупо же.
Его будит младенческий плач. Джинни умеет по звуку понять, кто из малышей проснулся, Гарри – нет. Он подходит к окну, Джинни и сама разберется, распахивает его настежь, и плач стихает. На подоконнике сидит шестнадцатилетний подросток, не живой и не призрачный, будто сотканный из молочного тумана.
– Того света нет, – у него такой растерянный голос. – Я не могу сесть на поезд. Меня нет.
– Меня нет, – отзывается кто-то у Гарри из-за спины; Гарри резко оборачивается и видит растворенную в тумане тень; в тени смутно обрисовано плоское лицо со смазанными чертами.
– Это ты сделал, – шепчет подросток. – Верни мне меня. Я хочу жить. Верни!
Он соскальзывает с подоконника и плывет к Гарри, в глазах – боль, по лицу текут слезы. Гарри отшатывается, но сзади другая тень, которая шипит:
– Меня нет. Верни мне меня!
Сознание милосердно гаснет.
Утром простыни все мокрые, будто Гарри ночью облили водой. А на подоконнике – отпечаток ладони. Гарри прикладывает к нему руку, но и так видно, что ладонь не его, слишком узкая, слишком тонкие пальцы.
Он спускается вниз и вызывает по камину Рона.
– Я видел...
– Мы тоже, – обрывает Гермиона. Рон молчит, и она гладит его руку.
– Нужно спросить Невилла.
– Уже спросила. Он тоже.
– Что это? Это все он?
– Это он, Гарри. Такой, каким мы его убили. Того света для него нет. Это насовсем, Гарри.
Она плачет, а Гарри вспоминает давний разговор о том, что смерть тела не страшна: всегда есть душа. Убийство души – стократ худшее преступление. Это вправду насовсем.
– Что будет с нами? С Невиллом? Он ведь тоже...
– Я не знаю.
Годы идут. Гарри, Рон, Гермиона и Невилл верят в Вальпургиеву ночь. Они жгут костры, и веселое рыжее пламя разгоняет лунный свет.
Потому что в лунном свете танцуют не ведьмы. В лунном свете танцует смерть, которая никогда не придет.
@темы:
HP